— Я к ней очень хорошо отношусь. Эта девушка, Рейс, сущее золото. Я всецело полагаюсь на нее. Преданнейшее и милейшее на свете создание.

Рейс пробормотал что-то вроде «хм-гм» и оставил этот вопрос. Джордж не уловил в его поведении никаких признаков, показывавших, что он мысленно приписал неизвестной ему Руфи Лессинг вполне определенные мотивы. Не составляло труда предположить, что это «милейшее на свете создание> имело весьма веские основания желать, чтобы миссис Бартон поскорее убрались на тот свет.

Обо всем этом он умолчал и любезно спросил:

— Полагаю, Джордж, вам приходило в голову, что и вы сами имели для этого весьма основательные мотивы.

— Я? — изумился Джордж.

— А что, припомните Отелло и Дездемону.

— Ах так… Но у меня с Розмари все было иначе. Я боготворил ее, разумеется, знал, что всякое может произойти, — я был обречен на страдание. Не скажу, что она меня не любила — любила. Она очень любила меня, всегда была нежна. Но, ясное дело, я достаточно скучен, от этого никуда не денешься. В наших отношениях, знаете, не было ничего романтического. Во всяком случае, женившись, я отдавал себе отчет, что жизнь моя будет не сахарная. И она, добрая душа, предупреждала меня. Разумеется, когда это случилось, я был взбешен, но предположить, чтобы по моей воле хоть волосок упал с ее головы. — Он замолчал, а потом продолжал уже иным тоном:

— Во всяком случае, если бы я что и натворил — к чему бы мне ворошить старое? Заключение о самоубийстве вынесено, все утряслось и закончилось. Это было бы безумием.

— Полнейшим. Вот почему мои подозрения в отношении вас, дружище, недостаточно серьезные. Будь вы убийца и получив парочку таких писем, вы преспокойно уничтожили бы их и никому ничего не сказали. И потому я прихожу к мысли, что это самая интересная деталь во всем деле. Кто написал эти письма?

— А? — Джордж выглядел совершенно растерянным. — Не имею ни малейшего представления.

— Этот момент, кажется, вас не интересует. Зато он интересует меня. И поэтому я прежде всего задам вам этот вопрос. Следует предположить, я в этом не сомневаюсь, что они не были написаны убийцей. Зачем ему портить собственную игру, когда, как вы выразились, все утряслось и самоубийство всеми признано? Тогда кто же их написал? Кто он, заинтересованный в разжигании затухающего огня?

— Слуги? — нерешительно предположил Джордж.

— Возможно. Если так, то какие слуги и что они знают? У Розмари была горничная, которой она доверяла?

Джордж покачал головой.

— Нет. Тогда мы имели кухарку — миссис Паунд, она и сейчас у нас, и двух горничных. Обе уволились. Они долго у нас не жили.

— Ну что ж, Бартон, если вам требуется мой совет, то я бы все тщательно обдумал. С одной стороны, Розмари нет, это факт. Ее не вернешь, что бы вы ни делали. Если самоубийство не особенно подтверждается, то менее того подтверждена очевидность убийства. Предположим, Розмари была убита. Вы в самом деле хотите все переворошить? С этим связана весьма неприятная огласка, публичная стирка грязного белья, любовные интриги вашей жены станут достоянием общественности…

Джордж вздохнул. Злобно сказал:

— И вы советуете, чтобы я позволил какой-то свинье выпутаться из этой истории? Этот вонючий Фаррадей с его напыщенными речами и головокружительной карьерой, возможно, всего-навсего трусливый убийца.

— Я только хочу, чтобы вы ясно представили себе все возможные последствия.

— Я хочу знать правду.

— Очень хорошо. В таком случае я пошел бы с этими письмами в полицию. Возможно, им без труда удастся выяснить, кто их написал и что этому автору известно. Только помните, раз вы с ними свяжетесь, легко от них не отделаетесь.

— Я не пойду в полицию. Поэтому-то я и пригласил вас. Я собираюсь подстроить убийце ловушку.

— Боже, что вы затеяли?

— Слушайте, Рейс. Я собираюсь пригласить в «Люксембург» гостей. Хочу, чтобы вы были. Все те же самые — Фаррадей, Антони Браун, Руфь, Ирис, я. Я все продумал.

— Что вы собираетесь делать?

Джордж ухмыльнулся.

— Это мой секрет. Если бы я заранее разболтал кому бы то ни было — даже вам, все было бы испорчено. Я хочу, чтобы вы пришли в полном неведении — увидите, что произойдет.

Рейс подался вперед. Голос стал неожиданно резким.

— Не нравится мне это, Джордж. Театральщина, взятая из книг, пользы не приносит. Идите в полицию. Они знают в таких делах толк. Не стоит заниматься самодеятельностью.

— Поэтому-то я и хочу, чтобы вы там были. Вы — не любитель.

— Мой дорогой! Только потому, что я когда-то работал на MI—5? И тем не менее вы предпочитаете держать меня в неведении.

— Это необходимо. Рейс покачал головой.

— Жаль. Я отказываюсь. Я не одобряю ваш план и не хочу принимать в нем участия. Брось все, Джордж.

— Не брошу. Я все продумал.

— Не упрямьтесь, черт побери. Я смыслю чуточку больше в таких спектаклях, чем вы. Не нравится мне эта затея. Не будет от нее проку. Более того — она опасна. Вы об этом подумали?

— Для кого-то она, безусловно, будет опасной. Рейс вздохнул.

— Вы сами не ведаете, что творите. Только потом не говорите, что я вас не предостерегал. И последний раз умоляю вас, откажитесь от этой сумасбродной мысли.

Джордж лишь покачал головой.

5

Утро первого ноября было сырым и мрачным. В столовой в доме на Эльвестон Сквер было так темно, что во время завтрака потребовалось зажечь свет.

Ирис, вопреки своей привычке, спустилась вниз. Она сидела бледная как приведение, бесцельно перекладывая на тарелке кусок. Джордж нервно шелестел «Тайме», а на противоположном конце стола Люцилла Дрейк орошала слезами платок.

— Чую, мой дорогой мальчик совершит что-то непоправимое. Он такой чуткий — он никогда бы не сказал, что дело идет о жизни и смерти, если бы это было не так.

Прошелестев газетой, Джордж бросил.

— Не беспокойтесь, Люцилла. Я уже сказал, я все выясню.

— Знаю, дорогой Джордж, вы всегда так добры. Но сердце мое неспокойно, маленькая задержка — и произойдет непоправимое. Ведь все эти справки, которые вы наводите, — они же требуют времени.

— Ничего, мы их поторопим.

— Он просит: «Не откладывай ни на секунду». А до завтрашнего дня пройдет не секунда, а целые сутки. Я себе не прощу, если с ребенком что-нибудь случится.

— Не случится. — Джордж отхлебнул кофе.

— И еще эти мои конвертируемые облигации…

— Послушайте, Люцилла, предоставьте все это мне.

— Не волнуйтесь, тетушка Люцилла, — вставила Ирис. — Джордж все уладит. К тому же не впервые это случается.

— Давно уже такого не бывало. («Три месяца», — уточнил Джордж.) С тех пор, когда бедного ребенка надули оказавшиеся мошенниками приятели с этой ужасной фермой.

Джордж вытер салфеткой усы, поднялся и, перед тем как — выйти из комнаты, добродушно потрепал миссис Дрейк по спине.

— Выше голову, дорогая. Я попрошу Руфь немедленно послать телеграмму.

Едва он вышел в коридор, как к нему присоединилась Ирис.

— Джордж, не лучше ли отложить сегодняшнюю вечеринку? Тетушка Люцилла так расстроена. Может быть, останемся с ней дома?

— Разумеется, нет! — Розовое лицо Джорджа побагровело. — Что, позволить этому наглому вымогателю, черт бы его взял, портить нам жизнь? Это шантаж — самый настоящий шантаж, вот что это такое. Будь моя воля, не дал бы ему ни гроша.

— Если бы тетушка Люцилла позволила.

— Люцилла — дура от рождения. Эти бабы, рожающие детей, когда им перевалило за сорок, теряют последние остатки разума. С пеленок портят собственных выродков, угождая всем их прихотям. Если бы юному Виктору когда-нибудь предоставили самому выпутываться из разных неурядиц, может быть, это и сделало бы из него человека. Не спорь, Ирис. До вечера что-нибудь изобрету, чтобы Люцилла могла спокойно уснуть В крайнем случае, возьмем ее с собой.

— O, нет, рестораны она не переносит — она там клюет носом. Духота и прокуренный воздух вызывают у нее астму.